Алексей Акужинов

О пути в науку

В школе я участвовал в трех всероссах по общаге и двух – по праву. Я долго думал, куда мне поступать: на факультет права, где я сейчас учусь, на социологию или философию. Я выбрал право по целому ряду причин. И денег больше, и оно показалось мне чуть более определённым, чем социология и философия. Тем не менее, любовь к социальным наукам я сохранил. На праве у меня нашёлся очень хороший друг, с которым мы постоянно шутили над остальными однокурсниками, что право — это совсем не наука, в чем нас пыталось убедить большинство преподавателей, а ремесло. Как горшки ваять на гончарном круге – вот это примерно право на самом деле. 

Остаток любви к социальным наукам и к экономике позволил мне интересоваться правом чуть глубже, чем способом зарабатывания денег для себя лично или разрешением какого-то конкретного спора. 

На первом курсе я встретил блестящего человека, преподавателя Булата Венеровича Назмутдинова, сейчас он академический руководитель нашей образовательной программы «Юриспруденция». Благодаря ему зародился мой интерес к науке. Тогда Булат Венерович вместе с двумя коллегами вел проектный семинар «Основы критической теории», где право рассматривалось с разных точек зрения. Мы изучали взгляды на право: марксистские, феминистские, нестандартные и интересные подходы, вопросы судебной дискриминации. Например, в Штатах за одно и то же преступление афроамериканцу дадут больший срок, чем белому цисгендерному мужчине. Мне показали, что интересный мне объект — а право мне реально интересно, я его очень люблю — можно исследовать с помощью научной методологии, собирать эмпирические данные, создавать модели того, как право реально функционирует.

О фейле

Тогда же я написал свои первую статью по модной теме «Влияние блокчейн-систем на регистрацию прав на недвижимость», хотя скорее она была похожа на project proposal. Отвратительнейшая работа, никогда в жизни никому ее не покажу. 

Я забросил эту тему и больше к ней не прикасался. А ближе ко второму курсу началось что-то похожее на реальную научную деятельность.

Об участии в игровых судах

Я начал участвовать в так называемых moot courts — это игровые суды, где участвуют студенты-юристы. Даётся дело с определёнными обстоятельствами, доказательствами, и кейс постепенно усложняется до того, что спорят две большие компании, находящиеся в разных юрисдикциях. Я очень активно и довольно-таки успешно в них участвовал. Помимо устного выступления ты с командой готовишь процессуальный документ с проработанной позицией, в котором анализируешь судебную практику и доктрины разных учёных-юристов по тому или иному вопросу.

В конце третьего курса вышла моя статья, основанная на той части процессуального документа, которую писал лично я. Она была посвящена праву на односторонний отказ в договоре возмездного оказания услуг. Я, например, обязуюсь провести рекламную кампанию «Республики учёных». Как коммерческая организация, я закладываю в свой бюджет, сколько мне нужно будет потратить на вас, на других клиентов. Но закон говорит: в отличие от остальных договоров, «Республика учёных» как заказчик может в одностороннем порядке отказаться от договора возмездного оказания услуг. Заказчик должен оплатить понесённые мною расходы, если я закупил оборудование или забронировал рекламные часы. А мой вклад, если я начал что-то делать, заказчик оплачивать не обязан.

В итоге это эссе прочитала Мария Андреевна Ерохова, академический руководитель образовательной программы «Юриспруденция: частное право». Она порекомендовала его одному из редакторов издательской группы «Закон», у них как раз был тематический выпуск по праву на односторонний отказ от договора, и они взяли мою статью. С этого момента началась моя научно-исследовательская деятельность. Затем появилась публикация в «Вестнике экономического правосудия», комментарий к определению Верховного суда.

О правах ретенторов и залоговых кредиторов

Я участвовал во встречах кейс-стади клуба, которые проходили в Московской высшей школе социально-экономических наук. 

На одной из встреч мы обсуждали права ретентора как залогового кредитора. Ретентор — это лицо, которое удерживает вещь. Например, я заказал кому-то собрать мне игровой системный блок из моих деталей, и мы договорились, что работаем по пост-оплате. Исполнитель собрал, а заплатить я ему пока не могу. По закону на момент создания вещи из моих деталей я становлюсь её собственником, еще до передачи ее мне физически. Получается, у исполнителя моя вещь, но денег за работу он не получил. Что в этой ситуации происходит? За исполнителем остаётся право удержать эту вещь до тех пор, пока я не заплачу ему деньги.

Проблема начинается тогда, когда я внезапно банкрочусь. Мне предъявляются требования от кредиторов, которые я в совокупности не могу удовлетворить. Поэтому закон устанавливает последовательность их удовлетворений. Если не удаётся погасить все задолженности, то по закону нужно распределить средства равномерно. Но есть исключения в виде залоговых кредиторов. Банк, выдавая кредит, может сказать: «Мы тебя очень любим и доверяем тебе, но давай ты отдашь нам свою недвижимость в залог». И этот банк, залоговый кредитор, упрощая, имеет право на 80% всей реализованной стоимости этой недвижимости. Её продают с торгов, и 80% уходят банку. Он имеет приоритет: всем раздаётся поровну, но ему за счёт того, что он взял залог, дадут больше. 

В практике очень долго был вопрос: а что делать с ретентором? По тексту закона он выступает залогодержателем. Раньше суды считали, что ретентор не имеет привилегий, но в 2019 году суд сказал, что ретентор — это залоговый кредитор, у которого тоже есть преимущественное право на погашение долга. Мы с коллегой спорили с этим и пытались объяснить, что залог и право удержания исторически развивались по-разному и выполняют нормативно разные функции. Залог стимулирует выдачу кредита, а функция удержания, в первую очередь, побудительная: если ты хотел обмануть кого-то и не платить долг, тебе не дадут этого сделать.

О совместном семинаре ВШЭ и Российской школы частного права

На моем первом курсе Вышка запустила пилот совместной программы с Российской школой частного права, ведущей магистратурой по праву в России. Через год они создали совместный бакалавриат «Юриспруденция: частное право», на котором большинство мест занимают олимпиадники. В тот год Вышка вырвалась вперед по числу олимпиадников. Я туда не попал, новая программа отрылась на следующий год после моего поступления, но нас собрали в проектную группу и предложили посещать специальный семинар «Основные проблемы частного права» и учить немецкий язык. Семинары по проблемам частного права вел Андрей Владимирович Егоров, ныне бывший директор Российской школы частного права, который очень многое дал нашей группе.

В праве есть три группы юристов – англофилы, франкофилы и германофилы. Англофилы предлагают сделать всё, как у англичан, франкофилы — как у французов, германофилы — как у немцев. Проект Гражданского уложения, который готовили в России в начале ХХ века, был ориентирован в первую очередь на немецкую правовую систему. С 90-х какую-то часть права нам помогали строить американские и английские юристы — например, авторское право. Какую-то часть немцы, какую-то французы, какую-то — голландцы. Вот и получилось, что по узким вопросам начинаются стычки между англофилами, франкофилами и германофилами, в которых один и тот же вопрос решается разными способами. Андрей Владимирович Егоров — очень интересный человек, на некоторые вопросы он отвечал так: «Не знаю, как у нас, но вот у немцев…».

О немецкой системе права

В классическом учебнике Цвайгерта и Кётца «Введение в сравнительное правоведение в сфере частного права», в частности, говорится: чтобы понять, чем правовые системы отличаются друг от друга, нужно посмотреть, как исторически формировалась корпорация юристов и кто руководит правом. В Англии это судьи, во Франции — госслужащие. Поэтому и разделяют англосаксонскую правовую систему и романскую (Франция, Италия, Испания, практически вся Южная Америка). 

Немецкая правовая система выделяется тем, что право делали учёные, академики, так называемые пандектисты в середине XIX века. Они написали великое Германское гражданское уложение – основополагающий гражданский закон Германии. ГГУ — огромный талмуд, его практически невозможно понять обывателю. Кодекс написан не для людей, а для юристов. Это не плохо и не хорошо, это такая правовая культура. При этом нельзя сказать, что в Германии нет сильного прецедентного права, они тоже ориентируются на разъяснения Верховного суда в конкретных делах. 

У нас, как правило, решение Верховного суда – это отписка на десять страниц, из которых еще нужно понять, что имел в виду Верховный суд, а в Германии — это хорошая статья на 50 страниц, где чётко разъясняется история вопроса, почему суды думали так, а не иначе, и как все будут решать. 

Об участии в конкурсе НИРС

На втором курсе я писал исследовательскую работу, она была посвящена сделкам, требующим и не требующим восприятия в российском праве. Это очень классическое догматическое исследование. Я долго хотел эту работу куда-нибудь отправить. Наконец, я открыл её, ужаснулся тому, как писал на втором курсе, перевел с русского на русский, добавил современную практику и отправил на НИРС. Эта работа взяла второе место — единственная по гражданскому праву среди бакалавров.

О работе

Я работал в юридическом консалтинге в сфере интеллектуальной собственности. Мы представляли крупные фармацевтические компании, преимущественно зарубежные, крупные IT-компании в ряде споров по их товарным знакам, авторским правам на программы и софт.

О связи работы и научной деятельности

Благодаря работе я намного лучше понимаю предмет, который исследую, и не питаю никаких иллюзий относительно него. Походы в российские суды лишают ненужного романтизма в отношении права как институции. Узкие вопросы я могу рассмотреть только на работе.

Многие академики, к сожалению, оторваны от реальности, но не все. Научная деятельность очень сильно подпитывает практику. Я могу без лишней скромности сказать, что в каких-то вопросах разбирался лучше моих старших коллег, потому что копал в это глубоко и занимался этим вопросом отдельно и очень долго. 

Но если уходить в что-то максимально серьёзно, то становится невозможно заниматься практикой. Нужно принять решение, кто ты: учёный или практикующий юрист.

О планах

Я собираюсь развиваться в сфере частного права. В ближайшее время планирую заниматься корпоративным правом. Хочу поступить в магистратуру либо в РШЧП — это сильная догматическая подготовка, — либо в Вышку, на новую программу «Частное право». Она больше ориентирована на практику и предоставляет больше возможностей для межотраслевых исследований. 

Я надеюсь, что там окончательно смогу решить: я практикующий юрист, который иногда занимается наукой, или иногда практикующий учёный.

О венце научной карьеры

Моя идеальная картина – хороший юрист-академик, получивший PhD в одной из ведущих институций в мире, имеющий свою школу, который преподает и пишет заключения и за счёт этого зарабатывает. За всеми деньгами мира я не гонюсь, мне хватит какой-нибудь средней зарплаты, по текущим меркам, в 300 тысяч. Я хочу преподавать в Высшей школе экономики. С другой стороны, я бы очень хотел получить PhD в Гарварде, потому что самая сильная юридическая школа, наверное, всё-таки там. Было бы хорошо сделать полноценный журнал в России, который был бы посвящен экономическому анализу права и нашел бы своих читателей.

О тенденциях в современной юридической науке

Право последних лет, особенно академическая юридическая наука, стремится найти общий язык для представителей разных правопорядков. Это не праздный, не странный вопрос, это ключевой вопрос в современной юридической науке. 

Один из таких языков – сравнительное правоведение, отдельное направление исследований. Ты можешь не быть практикующим юристом в другой правовой системе, но при этом знать, как примерно она работает. Большинство современных гуру права – те же Цвайгерт и Кётц – занимаются сравнительным правоведением. Это общий язык разговора, который могут использовать юристы из разных стран для описания схожих, порой одних и тех же вещей. Стремление найти один язык общения для юристов всех правопорядков – это одна из нетривиальных задач для юридической науки в целом. Это действительно сложно, но возможно.